денег Стэнфорды собирались потратить на новую школу, многие решили, что, по непроверенным данным, 20 миллионов долларов, что было бы намного больше, чем у любого другого университета в Соединенных Штатах. На самом деле, как свидетельствует история первых лет существования университета, сам Стэнфорд "не откладывал никакой конкретной суммы".
Напротив, самый первый завещательный документ в последней воле и завещании Стэнфорда от 1886 года демонстрирует иной приоритет:
100 000 долларов было выделено на строительство мавзолея в университетском городке с тремя массивными мраморными саркофагами для его останков, а также для останков его жены и сына.
16. Основополагающий стандарт
К концу 1870-х годов стало совершенно очевидно, что флегматичный характер Лиланда Стэнфорда, его роскошный образ жизни и не преодоленные стрессы в значительной степени способствовали развитию хронических заболеваний. "Человек в его состоянии так подвержен простудам, спинам и прочему", - писал Чарльз Крокер Коллису Хантингтону в 1879 году. Следующее предложение свидетельствует о безразличии Крокера к здоровью своего давнего друга и партнера и о его заботе о деловых делах, в которые они были втянуты:
Неизвестно, что может произойти, и в связи с этим, уверяю вас, нам лучше действовать медленно, очень медленно. Вы знаете, в каком состоянии находятся его финансы, и в случае его смерти его обязательства должны быть оплачены. Я надеюсь на лучшее и действительно не испытываю тревоги, но в то же время считаю необходимым проявить осторожность.
Заинтересовавшись, не болен ли Стэнфорд тифом, Крокер забеспокоился и добавил: "Вы же знаете, какую большую задолженность он несет лично для себя". Стэнфорд, после нескольких месяцев пребывания в постели в своем особняке в Пало-Альто, выздоровел, но всевозможные заболевания до конца жизни, несмотря на постоянные длительные поездки на роскошные курорты Европы.
В 1892 году Стэнфорд отправился в свое шестое путешествие на континент, чтобы вылечиться от своих многочисленных недугов, в сопровождении нередко нездоровой Дженни, совершавшей свое пятое путешествие. Он имел по меньшей мере сорок фунтов лишнего веса, страдал от подагры, глох и с трудом ходил. Тем не менее, тщательно проработанные постановочные портреты Лиланда Стэнфорда того времени призваны представить фигурой выдающейся. Его массивный торс и леонидная голова, обрамленная белой бородой и серебряными волосами, помогли создать образ, который надолго закрепил за собой власть над многими. К тому времени, когда весной 1893 года он со своим двором вернулся в поместье в Пало-Альто, он стоял на пороге того, что один из учеников начала XX века назвал "наступлением неизбежного вызова".
Вечером 20 июня и в полночь 21 июня или вскоре после нее, когда камердинер проведал его, у Стэнфорда случился обширный инсульт или кровоизлияние в мозг, предположительно во время сна. Ему было шестьдесят девять лет.
Это была новость на первых полосах газет от побережья до побережья. Газета Джозефа Пулитцера "Нью-Йорк уорлд" опубликовала несколько нелицеприятный некролог. Газета "Форт-Уэйн сентинел" следовала традиционной газетной традиции не писать плохо об умерших: "Государственный деятель и филантроп возвращается домой", - гласил заголовок, а ниже было добавлено: "Смерть приходит к нему, как вор". Газеты Сан-Франциско, разумеется, дали этому событию большой резонанс.
Похороны состоялись через три дня в кампусе Стэнфордского университета. Трое из сопровождающих были судьями. Большинство остальных, несших и сопровождавших гроб, были руководителями железной дороги. Дженни включила в их число и президента университета Дэвида Старра Джордана. Единственный оставшийся в живых член "большой четверки" - Коллис Хантингтон - не был замечен ни на одном мемориале. Катафалк, запряженный двумя лошадьми, доставил тело на площадь кампуса, где проходила служба, а затем в то место, которое газета Sacramento Daily Union назвала "домом смерти" - мавзолей из мрамора и гранита, где лежал сын Стэнфорда и покоилась его жена. В лучах яркого летнего солнца собралось около пяти тысяч человек. Тяжелые металлические двери белокаменной усыпальницы с грохотом закрылись.
Ситуация представляла собой клубок путаницы, обязательств и огромных долгов, которые могли бы обескуражить команду юристов, менеджеров и фидуциариев. Дженни Стэнфорд провела предыдущие десятилетия, выбирая сервировку для вечеринок, ювелирные украшения и викторианскую моду. Она путешествовала в первой каюте.
Везде и всюду, со свитой, которая заботилась обо всех ее желаниях. У нее было мало формального образования, мало друзей, знакомых с железнодорожной отраслью, и почти никакого ощущения неумолимого механизма бизнеса, скрежещущего прямо под ее сводчатым образом жизни. "В течение примерно двадцати лет до основания университета миссис Стэнфорд было буквально нечем заняться. У нее никогда не было хобби. Она бы с удовольствием читала, но в течение многих лет у нее были проблемы с глазами, и ее предостерегали от напряжения при чтении мелкого шрифта", - пишет в своих мемуарах личный и конфиденциальный секретарь Дженни, Берта Бернер. «Она обнаружила, что не может пройти даже небольшое расстояние».
Застигнутая врасплох, Дженни столкнулась с очевидным фактом: финансы ее мужа были на волоске от гибели. Он привык неосмотрительно брать в долг крупные суммы, часто в надежных финансовых прачечных "Контракт и финансы", "Вестерн Девелопмент" и "Пасифик Импаймент". О том, как небрежно он вел свои дела, стало известно общественности вскоре после его смерти. Один из первых, наиболее показательных посмертных отчетов был опубликован в газете San Francisco Examiner всего через четыре месяца после того, как безжизненное тело Стэнфорда было найдено в его постели.
Когда Фрэнк Шей, адвокат компании Southern Pacific и некоторое время личный помощник Стэнфорда, и другие люди отправились наводить порядок в железнодорожном хозяйстве покойного, они "наткнулись на состояние, о котором губернатор ничего не знал", - вспоминал Шей в интервью газете Los Angeles.
"В его столе был центральный ящик, как в моем деловом столе. Он был почти полон не оплаченных чеков, выплаченных губернатору в качестве дивидендов от проекта, в котором он был заинтересован. Во многих случаях они были на крупные суммы, а их общее количество исчислялось сотнями тысяч долларов. Многие из них датируются годами".
В другой части длинного интервью было сделано шокирующее признание в том, что юристы называют spoliation - уничтожение улик. Это произошло незадолго до слушаний в Комиссии по Тихоокеанской железной дороге. "В 1885 году мы устроили большой костер в губернаторской резиденции. В то время мы проводили своего рода чистку, избавляясь от старых чеков и бесполезных бумаг. У вас бы глаза вылезли на лоб, если бы вы увидели, что пошло в этот костер", - говорит Шей.
Сотни и сотни тысяч долларов были представлены в этих банкнотах, сожженных в тот день. Они стоили от 100 до 25 000 долларов каждая. Говорю вам, каждому досталось по кусочку.
